Много раз замечал.
Генри Миллер для меня это не «Тропик рака», а «Сексус». Когда-то прочитал всё, что переведено из Миллера на русский. Уже не вспомню, чем «Чёрная весна» отличается от остальных «тропиков», о чём был «Аэрокондиционированный кошмар». Но сцены из «Сексуса» (это уже поздний, пожилой Миллер) остались в голове до сих пор.
Андрей Рубанов для меня начался с маленькой книжки рассказов «Тоже родина». Вот был глоток свежего воздуха. «Сажайте и вырастет», «Хлорофилия» очень хороши. «Финист—ясный сокол» шикарная книжка. Но вот это ощущение — а что, так можно писать? как круто, что кто-то прожил и описал всё это — оно навсегда приклеилось к тем рассказам про парня, бегущего по армейскому полигону и точно знающего: вся жизнь впереди, весь мир у его ног («Шасси, закрылки выпущены»). Или про зека, медитирующего на нарах («Дзенское благодарение мёртвым»).
Пелевин для меня это «Чапаев и пустота», а только потом всё остальное. Уилл Селф — это рассказ «Ком крэка размером с Ритц».
И ещё много примеров.
Открывая писателя первый раз, сталкиваешься с новой картиной мира, новым способом говорить. Иногда влюбляешься. Дальше может быть долгое и приятное продолжение разговора, но настоящая вспышка только в первый раз.
Сараев