Страна монстров
1.
Зимнее утро. Фонари погасли. Едва проникнув в комнату, солнечный свет повис на занавесках, как пенка молока.
Молодой поэт Пётр К. проснулся от изжоги. Сшибая по пути пустые винные бутылки, он поплёлся в ванную, чтобы хлебнуть пригоршню холодной проточной воды. Перегар смешался у него во рту с привкусом хлорки.
«Утро понедельника», — вздохнул Петя и зашагал на кухню.
Он достал из грязной раковины турку. Сполоснул её, на глаз насыпал молотого кофе и поставил на плиту, затем собрал пустые бутылки, отыскал треники, сунул ноги в шлёпанцы и вышел за дверь.
Не сделав и двух шагов, Петя в ужасе отскочил, как будто увидел таракана или мышь, только хуже, намного хуже.
Между этажами, на жёлто-коричневой кафельной плитке, подпирая мусоропровод, лежал монстр. Его огромная туша походила на картофелину, кое-где прикрытую изодранной человеческой одеждой. Бурая лужица под картофелиной натекла на ступеньки и ещё не успела засохнуть.
Стены подъезда покрылись багровыми разводами, а площадка была завалена объедками: куриными крылышками, зеленью, побитыми овощами и грязной пластиковой посудой.
Монстр дышал, может, даже храпел. Когда он это делал, сотни крохотных скрюченных лапок на его теле покачивались в такт дыханию.
«Оно живое», — пакеты выпали у Пети из рук. Винные бутылки с грохотом покатились по ступеням. Монстр зашевелился и сквозь сон зарычал.
Несколько долгих секунд Петя стоял оцепенев, не в силах ни вскрикнуть, ни вздохнуть. Опомнившись, он прильнул к стене и медленно, чтобы не разбудить чудовище, пополз по ступеням обратно в коридор. Надо было срочно куда-то звонить, хоть куда.
Пока Петя вспоминал телефоны скорой, пожарных и полиции, за одной из дверей раздался шум. Он перекатился через порог в свою квартиру, хлопнул дверью и провернул замок на несколько оборотов. Прильнул к глазку. «Что будет, когда они его увидят?» Монстра, то есть.
На выходе долго возились с ключами. Доносились странные звуки: мягкий шёрох, щелчки и размеренное цэканье.
Наконец, дверь справа открылась и в коридоре выросли чьи-то рога. Огромные и кривые, как у жука-оленя. Затем он показался целиком, нечто человеческого роста, с перепончатыми крыльями на спине и толстыми розовыми щупальцами. Казалось, что они медленно струятся из-под пальто и облизывают стены коридора. На кончике одного из щупалец болтался кожаный портфель, соседский.
Монстр вынес коридорную дверь с петель и, задевая рогами перила и стены, потёк вниз по лестнице. По подъезду прокатились цоканье, грохот и шипение, как будто весь дом кишел монстрами и все они вылезали в этот час из своих углов.
В квартире у Пети тоже зашипело. Он кинулся на кухню, на всякий случай прихватив с собой зонт. Булькая едкой чёрной лужицей, на плите шипел кофе. В сердцах Петя швырнул зонт обратно в прихожую, тот ударился о дверной проём и раскрылся.
Петя выключил газ, вернулся в комнату и, не раздеваясь, упал на кровать. «Ну что за утро? Что было вчера? Надо привести себя в порядок. Всё пройдёт».
2.
Петя очнулся вечером и долго смотрел, как снег вьётся у фонаря и пропадает в темноте.
Петю бил озноб. Кажется, у него поднялась температура. Он поглубже закутался в одеяло, стащил с тумбы старенький шумящий ноутбук и принялся листать новости.
Про монстров и чудовищ ничего. Новости как новости. Лица обычных людей в фоторепортажах. Они делали какие-то заявления, страдали от беззакония, становились героями светской хроники, отчитывались о финансах, ловили преступников и прочее.
«Так, это я в разделе с иностранными новостями. А если заглянуть в отечественные?»
Там-то Петю и поджидали мрак и ужас. На фото и видео сплошь монстры. Уродливые и ужасные, угрюмые и дикие чудовища всюду, куда ни кликни. Впрочем заголовки отечественных новостей от мировых отличались мало. Те же заявления, страдания, героизм и так далее. Только персонажи: там люди, тут монстры.
«Что за… — Петя долго не мог подобрать слово. — Долбаная страна… Долбаная, долбаная, долбаная!»
Так молодой поэт Пётр К. обнаружил, что живёт в стране монстров.
«Может быть, это сугубо моё помешательство?» — подумал он. В последнее время он чувствовал себя подавленно и одиноко. В который раз сидел без работы и, соответственно, без денег.
И всё же Петя не верил, что всё это лишь у него в голове. Он твёрдо решил не звонить ни в какие инстанции. «Примут за сумасшедшего. Обработают. В овоща превратят». Хотя мысль о помешательстве ему даже в чём-то льстила, он как-никак русский поэт, а для поэта это навроде знака качества.
Петя выключил свет и задернул шторы. Он весь вечер просидел на кровати, тихонько, чтобы не услышали, бранясь себе под нос и кликая в ноутбук, затем, больной, без сил, уснул.
Прошло два или три дня. Петя никуда не ходил и старался не вылезать из-под одеяла. Холодильник опустел ещё вчера и к вечеру в животе у Пети громко урчало. Делать нечего. Петя проглотил собранные с подоконника крошки крекера и запил их водой из-под крана. Накинул пуховик и стал шарить по кухне в поисках чего-нибудь убедительного для самозащиты. Взял хлебный нож с зубчиками — ничего убедительнее не нашлось — и вышел, готовый к худшему.
«Если монстр подойдёт близко, ждать не буду, нападу первым. Пырну и побегу. — думал Петя. — Бить буду в брюхо. Нет, лучше в глаз, так вернее».
Петя храбрился, но понимал, что вряд ли воспользуется оружием как надо. Ведь он никогда никого не пырял. Потом, поднимется ли рука на живое существо?
«Посмотрим», — думал он.
Петя вышел на улицу, по брови утопив лицо в шарф, с ножом в кармане джинс и трясущимися поджилками.
«Вроде пусто».
Нет, вон из-за угла вывернула парочка монстров. Огромные, склизкие, на длинных ножках.
«Мама!»
Петя повернулся к ним спиной и присел, как будто завязывал шнурки на ботинках, а на самом деле покрепче сжал рукоять ножа.
Монстры приближались. Они стрекотали что-то на своём чудовищном языке. Петя не разбирал слов, но внутри себя всё понимал. Они говорили что-то про кино и спецэффекты, типа наши не умеют снимать, а вот пиндосы умеют, в таком духе.
Монстры вообще не обратили на Петю внимания, обошли и всё. Петя разжал побелевший от напряжения кулак. Его перестало трясти, он побрёл дальше.
Будто герой видеоигры, он на каждом шагу ждал подвоха и нападения. Нервно крутил в руках кухонный ножик, так что ненароком проткнул подкладку пуховика. Но монстры-прохожие шагали, текли и пролетали мимо, не замечая его, парами и в одиночку. Будто он был таким как все. Будто ничего не произошло.
Петя без происшествий добрался до супермаркета. Торговый зал кишел чудовищами. Они лениво разгуливали между стеллажей. Крутили выпученными глазами, ощупывали хоботками банки солений и упаковки подгузников. Все такие разные и монстряжные на свой лад, но очень-очень ужасные. Стараясь не глядеть по сторонам, Петя забросил в тележку первые попавшиеся продукты, подбежал к кассе самообслуживания, расплатился и поспешил домой.
«Нужно срочно что-то решать», — подумал Петя. Первым делом он решил бросить пить, но подумав ещё, передумал. В тот же вечер вернулся в магазин и на последние деньги купил вина. «Будь что будет». Заперев квартиру на два замка, он отключил телефон и интернет. Сел на кухне, откупорил бутылку и взял в руки бокал. Покрутив бокал в руках, он поставил его обратно на стол, а затем и вовсе выплеснул содержимое в раковину.
«Это надолго. — подумал он. — Может быть, навсегда». Петя сел на пол и прислонился к батарее, обхватив голову руками.
Понемногу Петя привык, смирился. Чудовища не трогали его. Напротив, они вели себя как обычные люди. Говорили, ели (это они делали особенно мерзко), надевали одежду и ходили в ней на работу, оценивающе разглядывали друг друга на улицах и в метро, листали ленту новостей в телефоне, смеялись и скандалили, — словом, занимались тем, чем всегда занимаются люди: жили свою тихую чудовищную жизнь.
Петя привык. Жить было можно. И неплохо жить, если подумать, не хуже, чем раньше. Можно было спокойно стоять в стороне от круговорота событий и не ощущать угрызений совести за свою поэтическую внутреннюю эмиграцию. За равнодушные посты со стихами без объяснений и комментариев. За то, что целую вечность никому не звонил и не спрашивал, как дела, как семья, под какой процент ипотека.
В глубине души Петя понимал: происходящее вокруг неслучайно. Но кто или что всему виной? Может быть, его непохожесть на других? Его дар поэта? Его исключительность? Он — живой, чуткий, уязвимый и слабый, но всё-таки человек, а они… в каком-то смысле, все они и раньше были монстрами.
В детстве, пока одноклассники играли в футбол, он пропадал в районной библиотеке. В старших классах, когда остальные зубрили пособия по ЕГЭ, бунтовал: курил у входа в школу, слушал панк-рок и носил рваные джинсы. Прогуливая лекции в институте, писал стихи. Он был другой.
На работах он долго не задерживался: не умел быть хорошим исполнителем и частенько витал в облаках. На поэтическом поприще к своим двадцати шести Петя успеха тоже, увы, не снискал. Издательства не брали его рукописи, ссылаясь то на неформат, то на общую непопулярность поэзии. Да и писал он не то чтобы исправно.
Петя отчаивался. Его пакеты с вином становились всё тяжелее, а вино в них всё дешевле. Может быть, он спился бы преждевременно, не случись в его жизни этого ужасного и чудесного превращения.
Он живой человек, а они… Подавленный и смятенный, где-то внутри себя Петя всё же чуть-чуть ликовал. Было ли уместно ему теперь ликовать, он не знал.
Ночью Петя проснулся от странного ощущения. Будто бы в животе у него что-то шевельнулось.
Петя вскочил с кровати. Стоя на холодном полу, в темноте он тщательно ощупал туловище, потом всего себя, куда мог дотянуться. Включил свет, сбегал на кухню, задёрнул занавески и стал рассматривать своё тело с разных сторон под яркой светодиодной лампой.
«Вроде ничего, — выдохнул Петя, — показалось».
Поэт и человек проницательный, он понимал, что то был только первый тревожный звоночек. Знак. Петя не хотел думать, знаком чего было это шевеление. Думать об этом было очень уж тревожно. Ему захотелось поделиться с кем-нибудь этой тревогой. Утром он, собравшись с духом, позвонил маме.
Петя звонил маме впервые за год или даже два. Он не знал, о чём с ней говорить. Боялся, что она, как и все в этой стране монстров, могла превратиться в чудовище.
— Петя, сынок. Неужели? — в голосе мамы звучало удивление, облегчение и одновременно замешательство.
«Мама», — обрадовался Петя.
— Почему ты так редко… — тут голос мамы дрогнул, но, помолчав немного, она, кажется, взяла себя в руки. — Расскажи, как дела.
— У меня всё нормально, мам.
— Как-то ты неуверенно.
«Всё понимает, — подумал он, — только мама так может».
Петя не хотел кривить душой. Надо было говорить как есть. Делай что должно и будь что будет, так пишут в соцсетях. «А с другой стороны, о чём там говорить? — думал он. — Что я среди ночи что-то там почувствовал, спросонья, с бодуна? Бред какой-то. Только напугаю её и всё».
— Петенька, ты чего молчишь? Ты, случайно, не пьян?
Мамин голос звучал обеспокоенно. Петя пожалел, что всё это затеял.
Вдруг на другом конце провода зашуршало. Какие-то неразборчивые звуки, животный хруст и лязг. Будто кто-то прямо в трубку хищными челюстями кромсал живую плоть.
— Мам? — забеспокоился Петя. — Мам, слышишь? Это ты? Кто это?
Шум в трубке прекратился.
— Алло, Петя? Ты меня слышишь, алло?
«Помехи, наверное», — хотелось думать Пете.
— Я перезвоню. — сказал он.
— Ты… куда? Ты… уже?
— Пока, мам. Кладу трубку.
— Нет, Петенька, — мама повысила голос, — это я кладу трубку. Негодяй! Не звонил три года. Родной сын. Хоть бы постыдился. Хоть бы спросил у матери, как дела. Хоть бы… — было слышно, как мама, всхлипнув, проглотила комок слёз. — До свидания, сынок! Протрезвеешь — перезвони!
Связь оборвалась, тишина.
«Хорошо, что я ей ничего не сказал».
Перезванивать он не стал.
Как-то раз среди ночи Петя снова проснулся от странных ощущений в животе. Шевельнулось два раза: раз, два — и всё. Заснуть в ту ночь Пете уже не удалось. Утром он отправился к врачу.
Петя открыл дверь кабинета. Кресла медсестры и терапевта были пусты. Петя присел на стул.
— Здравствуйте. — вдруг прошептал кто-то у него за спиной.
Это был самый уродливый монстр, которого Петя встречал. Под белым халатом с желто-зелёными разводами длинными и тонкими ножками шевелил гигантский монстр, похожий то ли на сколопендру, то ли на мухоловку. Доктор занимал почти всю стену за шкафом с документами. Поздоровавшись, он подполз к Пете и сел, изогнувшись на кресле.
— Алексей Павлович. — простонал Петя.
Тщательно осмотрев Петю (это было очень мерзко), доктор прошептал:
— Полный порядок, Пётр. Ничего особенного я у вас не нашёл.
Доктор изогнулся над столом с бумагами, скрестил ногочелюсти и перегруппировал многочисленные ножки.
— Ничего особенного. — повторил Петя. — Значит, что-то вы всё-таки там нашли?
Доктор схватил ручку, лист бумаги и зашевелил вокруг них веером торопливых лапок.
— Вот хороший препарат. Принимайте по одной таблетке два раза в день, утром и вечером. Желательно после еды.
Доктор протянул рецепт. Петя заёрзал на стуле.
— Могу направить вас к неврологу. — сказал доктор. — У вас стресс. Такое бывает, время сейчас неспокойное.
— Алексей Павлович, у меня что, опухоль? Только честно. Я бы хотел знать правду.
— Ну что вы, Пётр, в самом деле. Никакая это не опухоль.
«Этого я и боялся», — подумал Петя.
— Личинка, самая обыкновенная. Засиделась в пассивной фазе, такое бывает, не берите в голову, пока она есть, хе-хе. Возможно, иммунная система подкачала. Питаетесь хорошо, а спите?
Доктор приблизился к Пете и обнял своими двадцатью, а может быть, сорока лапками. Две упругие антенны, перегнувшись пополам, почти что уткнулись Пете в лицо. Чёрные глаза чудовища застыли, как два отполированных до блеска камешка. В этих камешках Петя видел себя, отчаянно мотающего головой.
— Да вы не волнуйтесь. — шепнул доктор вкрадчиво. — Будет почти не больно.
Пете стало дурно — то ли от гипнотизирующих глаз монстра, то ли от вот этого «почти». Стараясь не делать резких движений, он медленно встал со стула и, судорожно шаря по сторонам руками, спиной побрёл к выходу.
— Направление, Пётр Алексеич?
Нажав на дверную ручку, Петя запнулся о порог. Медсестра, болтавшая в коридоре, засеменила к нему на дюжине тонких изящных лапок.
— Извините. — Петя шарахнулся от неё и поспешил прочь.
Следующие дни Петя провёл, обдумывая, как уехать из страны. За границу, где, как он думал, ещё остались нормальные люди. Чтобы там найти нормальную клинику, где из него удалят — безболезненно и под наркозом — личинку монстра.
— Это всё не то. — Петя закрывал одну вкладку браузера за другой. О личинках в животе он не нашёл ничего кроме перечисления разнообразных кишечных паразитов.
Петя обзвонил уехавших друзей. Друзья уже мало-мальски обустроили себе жизнь. Приспособились. Подыскали жильё, познакомились с девушками, с парнями, нашли работу, оформили вид на жительство, получили гражданство.
Друзья давно говорили Пете, что пора валить.
— Куда угодно. — говорили друзья.
У друзей были свои причины уезжать. Хороший климат, карьерные перспективы, разные другие причины. Но Петя был поэт, а поэты так просто не уезжают. Трудно сочинять стихи, пользуясь чужим языком. Даже не трудно — невозможно.
Потом, Петя считал себя гражданином. Пусть не самым-самым, но всё же каким-никаким. И хоть теперь это страна монстров, но всё же его страна. Он тут родился и вырос, улицы этой страны воспитали его. Его первая девушка, первая сигарета и первый стих — всё это случилось с ним тут, в его стране.
К тому же переезд, как известно, дело накладное. Требует от человека колоссальной мобилизации, наивысшей бытовой решимости.
Петя сомневался.
— Я боюсь, понимаешь? — говорил Петя. — Боюсь, что завтра я сам превращусь в чудовище. И это не какая-нибудь метафора. Я не шучу, ты это понимаешь?!
Друзья внимательно слушали его.
— Да, понимаю. — говорили друзья, но ничем помочь Пете они не могли. Им всем было очень его жаль. Когда Петя отворачивался, они незаметно почёсывали свои ложноножки, хлюпали слюной и облизывали покрытые пылью глаза, стараясь побыстрее закончить разговор.
Петя отчаивался. Шевеления по ночам всё чаще давали о себе знать. Он страдал от бессонницы и мечтал поскорее уехать.
Однажды Петя возвращался домой после прогулки по центру города. Возвращался под мухой, в привычном для себя состоянии, немного отчаявшийся, немного равнодушный. Ничего, жить можно.
Он остановился у светофора на перекрёстке, и стал ждать, пока догорит красный. Вдруг на противоположном углу, на тротуар перед баром с неоновой вывеской высыпала группа людей. Людей, настоящих, живых, с руками и ногами, с головами, глазами и всем остальным. Таких же, как он, а может, и посимпатичней.
Их было человек шесть, иностранцев. «Конечно, — подумал Петя, — а кто же ещё!» Люди-иностранцы громко говорили, кажется, по-английски, горячо и весело обсуждая, наверное, матч по монстроболу, размахивая руками, хохоча, изображая неуклюжих игроков, ругая судью и сетуя на незабитый пенальти. Казалось, они по-доброму подтрунивали над прохожими и хохотали над вывеской бара, которая неуместно, по старинке изображала мужскую руку с кружкой пива. Загорелся зелёный, и Петя рванул им навстречу, — плевать, что он едва знал английский.
Внезапно Петя остановился. Он замер посреди проезжей части, толкаемый в спину и бока монстрами, которые ползли, летели или текли мимо. «Эти туда же». Петя встал, зажмурился и дальше не смог сделать ни шага.
Дело было в одном из иностранцев. Он повернулся к Пете спиной и, бурно жестикулируя с сигаретой в руке, что-то рассказывал остальным. Иностранец уронил сигарету, а когда нагнулся, чтобы отправить её в мусорный бак, его правая штанина вздулась и из неё прямо на тротуар вывалился он, тонкий и длинный, весь в складках и противных липких волосах — хобот, а может быть, хвост. Почуяв свободу, хобохвост плотоядно завилял из стороны в сторону, оставив мокрый след на асфальте. Петя зажмурился.
Он очнулся, когда засигналили. На светофоре вовсю горел красный. Петя поначалу замешкался, затем развернулся и, пропуская гудящие машины, кое-как перешёл на прежнюю сторону дороги. Стараясь не глядеть на иностранцев, он побрёл вперёд. Домой он добрался поздним вечером, без сил.
Повесив на крючок куртку и разувшись, он открыл ноутбук и стал внимательно изучать заграничный интернет. На каждой его страничке, на каждом фото он видел сперва еле заметные, хитро замазанные, но если приглядеться, то совершенно отчётливые следы монструозности. Лишний палец на держащей микрофон руке, не убранный под стол плешивый хвост, червивые дыры вместо глаз, спрятанных под очки в ацетатной оправе.
«Дурак. — подумал он. — Вот дурак».
Петя встал, снова откупорил бутылку вина. Снова налил в бокал и снова не стал пить. Затем он снова лёг и, в конец замученный, провалился в сон без сновидений. Он больше не мечтал уехать из страны.
В глубине души Петя понимал: происходящее вокруг неслучайно. Но кто или что всему виной? Может быть, его непохожесть на других? Его дар поэта? Его исключительность? Он — живой, чуткий, уязвимый и слабый, но всё-таки человек, а они… в каком-то смысле, все они и раньше были монстрами.
В детстве, пока одноклассники играли в футбол, он пропадал в районной библиотеке. В старших классах, когда остальные зубрили пособия по ЕГЭ, бунтовал: курил у входа в школу, слушал панк-рок и носил рваные джинсы. Прогуливая лекции в институте, писал стихи. Он был другой.
На работах он долго не задерживался: не умел быть хорошим исполнителем и частенько витал в облаках. На поэтическом поприще к своим двадцати шести Петя успеха тоже, увы, не снискал. Издательства не брали его рукописи, ссылаясь то на неформат, то на общую непопулярность поэзии. Да и писал он не то чтобы исправно.
Петя отчаивался. Его пакеты с вином становились всё тяжелее, а вино в них всё дешевле. Может быть, он спился бы преждевременно, не случись в его жизни этого ужасного и чудесного превращения.
Он живой человек, а они… Подавленный и смятенный, где-то внутри себя Петя всё же чуть-чуть ликовал. Было ли уместно ему теперь ликовать, он не знал.
3.
Ночью Петя проснулся от странного ощущения. Будто бы в животе у него что-то шевельнулось.
Петя вскочил с кровати. Стоя на холодном полу, в темноте он тщательно ощупал туловище, потом всего себя, куда мог дотянуться. Включил свет, сбегал на кухню, задёрнул занавески и стал рассматривать своё тело с разных сторон под яркой светодиодной лампой.
«Вроде ничего, — выдохнул Петя, — показалось».
Поэт и человек проницательный, он понимал, что то был только первый тревожный звоночек. Знак. Петя не хотел думать, знаком чего было это шевеление. Думать об этом было очень уж тревожно. Ему захотелось поделиться с кем-нибудь этой тревогой. Утром он, собравшись с духом, позвонил маме.
Петя звонил маме впервые за год или даже два. Он не знал, о чём с ней говорить. Боялся, что она, как и все в этой стране монстров, могла превратиться в чудовище.
— Петя, сынок. Неужели? — в голосе мамы звучало удивление, облегчение и одновременно замешательство.
«Мама», — обрадовался Петя.
— Почему ты так редко… — тут голос мамы дрогнул, но, помолчав немного, она, кажется, взяла себя в руки. — Расскажи, как дела.
— У меня всё нормально, мам.
— Как-то ты неуверенно.
«Всё понимает, — подумал он, — только мама так может».
Петя не хотел кривить душой. Надо было говорить как есть. Делай что должно и будь что будет, так пишут в соцсетях. «А с другой стороны, о чём там говорить? — думал он. — Что я среди ночи что-то там почувствовал, спросонья, с бодуна? Бред какой-то. Только напугаю её и всё».
— Петенька, ты чего молчишь? Ты, случайно, не пьян?
Мамин голос звучал обеспокоенно. Петя пожалел, что всё это затеял.
Вдруг на другом конце провода зашуршало. Какие-то неразборчивые звуки, животный хруст и лязг. Будто кто-то прямо в трубку хищными челюстями кромсал живую плоть.
— Мам? — забеспокоился Петя. — Мам, слышишь? Это ты? Кто это?
Шум в трубке прекратился.
— Алло, Петя? Ты меня слышишь, алло?
«Помехи, наверное», — хотелось думать Пете.
— Я перезвоню. — сказал он.
— Ты… куда? Ты… уже?
— Пока, мам. Кладу трубку.
— Нет, Петенька, — мама повысила голос, — это я кладу трубку. Негодяй! Не звонил три года. Родной сын. Хоть бы постыдился. Хоть бы спросил у матери, как дела. Хоть бы… — было слышно, как мама, всхлипнув, проглотила комок слёз. — До свидания, сынок! Протрезвеешь — перезвони!
Связь оборвалась, тишина.
«Хорошо, что я ей ничего не сказал».
Перезванивать он не стал.
4.
Как-то раз среди ночи Петя снова проснулся от странных ощущений в животе. Шевельнулось два раза: раз, два — и всё. Заснуть в ту ночь Пете уже не удалось. Утром он отправился к врачу.
Петя открыл дверь кабинета. Кресла медсестры и терапевта были пусты. Петя присел на стул.
— Здравствуйте. — вдруг прошептал кто-то у него за спиной.
Это был самый уродливый монстр, которого Петя встречал. Под белым халатом с желто-зелёными разводами длинными и тонкими ножками шевелил гигантский монстр, похожий то ли на сколопендру, то ли на мухоловку. Доктор занимал почти всю стену за шкафом с документами. Поздоровавшись, он подполз к Пете и сел, изогнувшись на кресле.
— Алексей Павлович. — простонал Петя.
Тщательно осмотрев Петю (это было очень мерзко), доктор прошептал:
— Полный порядок, Пётр. Ничего особенного я у вас не нашёл.
Доктор изогнулся над столом с бумагами, скрестил ногочелюсти и перегруппировал многочисленные ножки.
— Ничего особенного. — повторил Петя. — Значит, что-то вы всё-таки там нашли?
Доктор схватил ручку, лист бумаги и зашевелил вокруг них веером торопливых лапок.
— Вот хороший препарат. Принимайте по одной таблетке два раза в день, утром и вечером. Желательно после еды.
Доктор протянул рецепт. Петя заёрзал на стуле.
— Могу направить вас к неврологу. — сказал доктор. — У вас стресс. Такое бывает, время сейчас неспокойное.
— Алексей Павлович, у меня что, опухоль? Только честно. Я бы хотел знать правду.
— Ну что вы, Пётр, в самом деле. Никакая это не опухоль.
«Этого я и боялся», — подумал Петя.
— Личинка, самая обыкновенная. Засиделась в пассивной фазе, такое бывает, не берите в голову, пока она есть, хе-хе. Возможно, иммунная система подкачала. Питаетесь хорошо, а спите?
Доктор приблизился к Пете и обнял своими двадцатью, а может быть, сорока лапками. Две упругие антенны, перегнувшись пополам, почти что уткнулись Пете в лицо. Чёрные глаза чудовища застыли, как два отполированных до блеска камешка. В этих камешках Петя видел себя, отчаянно мотающего головой.
— Да вы не волнуйтесь. — шепнул доктор вкрадчиво. — Будет почти не больно.
Пете стало дурно — то ли от гипнотизирующих глаз монстра, то ли от вот этого «почти». Стараясь не делать резких движений, он медленно встал со стула и, судорожно шаря по сторонам руками, спиной побрёл к выходу.
— Направление, Пётр Алексеич?
Нажав на дверную ручку, Петя запнулся о порог. Медсестра, болтавшая в коридоре, засеменила к нему на дюжине тонких изящных лапок.
— Извините. — Петя шарахнулся от неё и поспешил прочь.
5.
Следующие дни Петя провёл, обдумывая, как уехать из страны. За границу, где, как он думал, ещё остались нормальные люди. Чтобы там найти нормальную клинику, где из него удалят — безболезненно и под наркозом — личинку монстра.
— Это всё не то. — Петя закрывал одну вкладку браузера за другой. О личинках в животе он не нашёл ничего кроме перечисления разнообразных кишечных паразитов.
Петя обзвонил уехавших друзей. Друзья уже мало-мальски обустроили себе жизнь. Приспособились. Подыскали жильё, познакомились с девушками, с парнями, нашли работу, оформили вид на жительство, получили гражданство.
Друзья давно говорили Пете, что пора валить.
— Куда угодно. — говорили друзья.
У друзей были свои причины уезжать. Хороший климат, карьерные перспективы, разные другие причины. Но Петя был поэт, а поэты так просто не уезжают. Трудно сочинять стихи, пользуясь чужим языком. Даже не трудно — невозможно.
Потом, Петя считал себя гражданином. Пусть не самым-самым, но всё же каким-никаким. И хоть теперь это страна монстров, но всё же его страна. Он тут родился и вырос, улицы этой страны воспитали его. Его первая девушка, первая сигарета и первый стих — всё это случилось с ним тут, в его стране.
К тому же переезд, как известно, дело накладное. Требует от человека колоссальной мобилизации, наивысшей бытовой решимости.
Петя сомневался.
— Я боюсь, понимаешь? — говорил Петя. — Боюсь, что завтра я сам превращусь в чудовище. И это не какая-нибудь метафора. Я не шучу, ты это понимаешь?!
Друзья внимательно слушали его.
— Да, понимаю. — говорили друзья, но ничем помочь Пете они не могли. Им всем было очень его жаль. Когда Петя отворачивался, они незаметно почёсывали свои ложноножки, хлюпали слюной и облизывали покрытые пылью глаза, стараясь побыстрее закончить разговор.
Петя отчаивался. Шевеления по ночам всё чаще давали о себе знать. Он страдал от бессонницы и мечтал поскорее уехать.
Однажды Петя возвращался домой после прогулки по центру города. Возвращался под мухой, в привычном для себя состоянии, немного отчаявшийся, немного равнодушный. Ничего, жить можно.
Он остановился у светофора на перекрёстке, и стал ждать, пока догорит красный. Вдруг на противоположном углу, на тротуар перед баром с неоновой вывеской высыпала группа людей. Людей, настоящих, живых, с руками и ногами, с головами, глазами и всем остальным. Таких же, как он, а может, и посимпатичней.
Их было человек шесть, иностранцев. «Конечно, — подумал Петя, — а кто же ещё!» Люди-иностранцы громко говорили, кажется, по-английски, горячо и весело обсуждая, наверное, матч по монстроболу, размахивая руками, хохоча, изображая неуклюжих игроков, ругая судью и сетуя на незабитый пенальти. Казалось, они по-доброму подтрунивали над прохожими и хохотали над вывеской бара, которая неуместно, по старинке изображала мужскую руку с кружкой пива. Загорелся зелёный, и Петя рванул им навстречу, — плевать, что он едва знал английский.
Внезапно Петя остановился. Он замер посреди проезжей части, толкаемый в спину и бока монстрами, которые ползли, летели или текли мимо. «Эти туда же». Петя встал, зажмурился и дальше не смог сделать ни шага.
Дело было в одном из иностранцев. Он повернулся к Пете спиной и, бурно жестикулируя с сигаретой в руке, что-то рассказывал остальным. Иностранец уронил сигарету, а когда нагнулся, чтобы отправить её в мусорный бак, его правая штанина вздулась и из неё прямо на тротуар вывалился он, тонкий и длинный, весь в складках и противных липких волосах — хобот, а может быть, хвост. Почуяв свободу, хобохвост плотоядно завилял из стороны в сторону, оставив мокрый след на асфальте. Петя зажмурился.
Он очнулся, когда засигналили. На светофоре вовсю горел красный. Петя поначалу замешкался, затем развернулся и, пропуская гудящие машины, кое-как перешёл на прежнюю сторону дороги. Стараясь не глядеть на иностранцев, он побрёл вперёд. Домой он добрался поздним вечером, без сил.
Повесив на крючок куртку и разувшись, он открыл ноутбук и стал внимательно изучать заграничный интернет. На каждой его страничке, на каждом фото он видел сперва еле заметные, хитро замазанные, но если приглядеться, то совершенно отчётливые следы монструозности. Лишний палец на держащей микрофон руке, не убранный под стол плешивый хвост, червивые дыры вместо глаз, спрятанных под очки в ацетатной оправе.
«Дурак. — подумал он. — Вот дурак».
Петя встал, снова откупорил бутылку вина. Снова налил в бокал и снова не стал пить. Затем он снова лёг и, в конец замученный, провалился в сон без сновидений. Он больше не мечтал уехать из страны.
6.
Ночью у Пети скрутило живот. В уборной его буквально вывернуло наизнанку. Опустошив желудок, Петя сел на пол, обнял сливной бачок и положил на крышку унитаза тяжёлую голову.
Он поначалу заплакал, но потом обнаружил, что боль резко утихла. Сил умываться и плестись до кровати не было. Свернувшись калачиком, он уснул в уборной.
Петя с ужасом ждал следующую ночь, но тогда ничего не произошло. И потом ничего, и потом. Его бессонница вдруг прошла сама собой и Петя стал спокойно спать по ночам.
Говорят, сны больных красочнее, чем сны здоровых. В своих снах Петя видел бабочек и стрекоз, огромных и красивых. Они порхали по радостному небу, сверкая крылышками. Они скакали по сочной листве и опускали рыльца в головки цветов, собирая оттуда нектар. Они наслаждались.
Просыпаясь, Петя вылезал из-под стопки одеял, включал телевизор и, не в силах подняться, часами листал ТВ-каналы. За окном исчезал в сером мареве самый большой город Петиной страны. Его обитатели шелестели крылышками, перебирали лапками, перекатывались с одной стороны тела на другую, выбрасывали жгутики и ложноножки, ползли, кружили и роились, сновали по городу взад-вперёд, спали, разлившиеся аморфной массой прямо на улице, лениво шевелили отростками и распухшими сосцами, сопели прорехами ртов и ноздрей, погружённые во всеобщее сомнамбулическое покачивание.
Петя перестал покидать комнату. Он больше не подходил к окну. Только неразборчивый шум ТВ сигнализировал соседям, что рядом кто-то живёт.
В один из дней Петя так и не встал с кровати. Одеяла, в которые он был закутан, окончательно слиплись. Петя лежал внутри этого кокона без движения. Было не слышно, как он дышит, и дышит ли.
Выходящее на проспект Петино окно покрыла рябь из пыли и паутины. Изредка вибрировал телефон. Мама. Несколько пропущенных, потом телефон замолчал. Когда мобильный разрядился, остался только шум ТВ: обличающие репортажи, расправы, выкрики горлопанов и подпевал, костерящих за всё хорошее и этих, и тех. Вскоре отсырела проводка и в сети произошло короткое замыкание. Телек стих. Экран в считаные часы зарос пылью, слизью и паутиной.
7.
Сколько дней прошло, никто не считал.
И вот однажды в комнату, сквозь вихри паутины и комки пыли пробились лучи неуютного солнечного света. Кровать посреди комнаты заняло нечто, похожее на куколку, яйцо и на огромную арахисовую скорлупу. В утробе этого нечта ёкнуло, зашевелилось.
«Не понял. Где я?»
Это Петя не понял, где он. Вокруг мутная мгла с белёсым светом в сердцевине. Тесно. Ни шевельнуться, ни вздохнуть. Его тело размякло.
«Руки не слушаются. Или это ноги?»
Петя подремал бы ещё, чтобы набраться сил, только дышать было нечем. Он судорожно бился головой о стенки, мягкие, будто хлебные корки, но тугие. Наконец, он ударил что было мочи туда, откуда внутрь проникал тусклый свет. Оболочка поддалась, треснула и он высунул голову наружу.
Первый вдох обжёг всё внутри. В каждой клетке тела мучительные, сладкие колики.
— А-кр-цк! — Петя не узнал своего голоса, если так можно было назвать эти звуки.
Голова Пети застряла в коконе. Он пустил в ход лапы. Двигать ими было непривычно: слишком проворные и слишком неуклюжие.
«Их много! Почему их так много?!»
Петя поднажал и ему удалось ещё немного высунуться. Под напором его тела, занимавшего теперь четверть комнаты, створки кокона натянулись и треснули окончательно. Кокон разошёлся поперёк себя, на кровать и пол хлынула мутная жидкость.
Петя лежал некоторое время, глядя в потолок и семеня ножками. Затем он упёрся ими в комод, покачавшись взад-вперёд, встал и сделал несколько шажков к зеркалу. Увидев своё отражение, он моментально отключился и, падая, проломил вспученный паркет.
Спустя немного времени Петя снова пришёл в себя. Встал, оправился, хотел сказать «Ну и ну», а получилось:
— К-к-кра-а-а-цк!
Теперь Петя мог говорить только на неведомом ему чудовищном языке. Сам он его не понимал, зато, как он позже убедился, монстры понимали этот язык без труда. Правда, думал Петя по-прежнему на старом языке своей страны. На языке великих писателей, великих авантюристов и великого, хоть и молчаливого народа. На этом языке он когда-то писал стихи.
«Теперь я совсем не тот», — Петя с горечью разглядывал в зеркало свои шерстистые длинные задние ноги, несколько пар передних коротких лап, длинные усики и круглое брюшко цвета побежалости.
От старой Петиной жизни, кажется, больше ничего не осталось. Только сам Петя и его мрачная съёмная квартира.
Прошло ещё немного времени и Петя обвыкся в своём новом теле. Наученный опытом последних месяцев, он стал приспосабливаться к новой реальности.
Лапки оказались удобнее для теперешнего Петиного существования, чем руки с ногами. Он без труда заползал на потолок, присасывался к нему и подолгу смотрел на шумящие на улицах монстровозы.
Он был массивен, проворен и силён, чем не мог похвастаться в своей прежней жизни. Одно мешало: Петя никак не мог улечься на спину. Каждый раз что-то причиняло дискомфорт и надо было переворачиваться на лапки. Так, ворочаясь, он по неосторожности выдавил стекло из оконного проёма. Стекло рухнуло на тротуар и разбилось. Жертв не было. Но если бы и были, не страшно. На такие пустяки в стране монстров никто не обращал внимания.
Без окна в квартире стало неуютно, но, едва почуяв приятный ветерок в спину, Петя инстинктивно приподнялся над полом и замер в воздухе.
«Крылья!»
Это из-за них он не мог лечь на спину. Зато какую свободу они давали. Ощущение полёта совершенно невероятное! Петя сиганул в окно и обдал зычным стрёкотом спящие кварталы.
— А-а-р-ц! Ц-х-х! Ц!
Он покружил над промзоной и парком. Город под его крыльями томился, мерцал огнями, чесался и зевал, готовясь отойти на боковую. Когда Петя подлетел к высоткам, ветер с западной стороны жилого массива увлёк его за собой и сбил с намеченной траектории. Петя больно рухнул в темноту рядом с мусорными баками.
У баков, на свету, в поисках съестного копошилось несколько жалкого вида бродяг.
— В-р-эз-з! — прорычал один из них, ковыряясь в зубах консервным ножом. Остальные, трое или четверо, обступили Петю кольцом. Все они что-то бормотали на языке монстров. «Вали отсюда, фраер!» «Шёл бы ты на хер!» Таким был смысл их слов. Кольцо сжималось.
Петя узнал рычащего монстра. Время от времени бродяга забирался спать в его подъезд, на отапливаемую площадку между этажами. Это был тот картофелевидный, с лестничных ступенек.
Глаза бродяг кипели ненавистью и жаждой расправы. «Надо бежать» — подумал Петя, но крылья не слушались, онемели за спиной.
Вскочив и крепко присосавшись лапами к асфальту, Петя приготовился к защите. Неожиданно для себя он издал хищный вопль и, чувствуя, как от ярости во рту копится горячая слюна, с шумом прыснул на бедолаг кислотно-жёлтую струю.
Нечленораздельно вопя, чудовища один за другим согнулись пополам. Из головы у Пети выросло острое жало и, пока бомжи корчились от боли, Петя с хрустом пронзал грудные клетки и черепа, рвал жилы и сочленения, кромсал ослабшие от голода и жизни без удобств тонюсенькие панцири. Вскоре от бродяг осталась только грязная лужица у помойки.
Внезапно всё это жутко ему понравилось. «Вот это сила! — подумал он. — Какие ещё глубины и способности таит в себе бытие монстра?»
Наконец Петя пришёл в себя. Даже испугался.
«Неужели я вот так просто и безнаказанно буду уничтожать таких же, как я?»
Чтобы не привлекать внимания, он поспешил к ближайшей арке. Крылья разнемели, подняли его ввысь и понесли в чернильную синеву.
«Они напали первыми. — подумал он. — Хотели напасть. Могли».
Произошедшего, кажется, никто не заметил. Единственным свидетелем событий был двухголовый ребенок с красными глазами в полуосвещённом окне седьмого этажа. Как только Петя исчез во тьме, ребёнок задёрнул штору и равнодушно вернулся к компьютерной игре.
8.
Жизнь в том формате, который сам Петя ещё недавно назвал бы чудовищным, на поверку оказалась куда более удобной и, что ли, понятной.
«У монстров всё проще и определённей. Живи и давай жить другим. Дают — бери, бьют — беги. Или сам бей. И нет вот этого, чисто человеческого внутреннего смятения: в чём смысл да как дальше жить. Оно и к лучшему. Так честнее. Потому что кругом враги, а жизнь — борьба».
Бороться монстрам приходилось много. За воздух, еду и право плодить себе подобных. За выживание народа, угроза которому преподносилась по ТВ как некая большая и всеобщая идея. За место под солнцем.
Особенно много врагов здешние монстры мыслили за пределами своей великой страны. Тамошних монстров он винили в неисчислимых бедах и обличали в великих злодеяниях, свою же борьбу они называли священной.
Монстры Петиной страны любили всё великое и священное. От великого и священного их глаза, у кого были, наливались кровью, зубы плотоядно скрипели, а в глотках закипал яд.
Старые, поэтские сомнения ещё болтались время от времени в Петиной голове, но с каждым днём они как-то истончались, теряли силу. Петя жил и давал жить другим. Совсем не то, что раньше, когда он и сам не жил, и другим не давал.
Петя завёл себе самку. У него два года не было самки. Кажется, ещё никогда Петя не чувствовал себя так хорошо. Он занял какое-то очень понятное место в жизни. Понятное ему самому, да и остальным.
Пете захотелось работать.
«Я ведь ничем не лучше других. Пора строить новый мир и всё такое», — думал он.
Петя встал на биржу и вскоре работа для Пети нашлась. Ему поручили писать стихи о великом будущем священной страны. Его страны.
Петя обрадовался и летел домой воодушевлённый. Теперь он стал признанный поэт. Он приступил к работе, засучив рукава. Тайком унёс из магазина пачку писчей бумаги. Выгнал из комнаты самку. Потушил свет. Приготовился сочинять. Но быстро иссяк.
Дело в том, что его человеческие мысли не ложились на язык монстров. Мысли людей слишком витиеватые. Они скользкие, сложноподчинённые и вечно сомневающиеся. Из такого материала стихи для монстров попросту не выходили. Петя комкал черновики и выбрасывал их на тротуар через отсутствующее окно квартиры.
Петя стал понемногу ненавидеть свои человеческие мысли, но проблема была не только в них. Сам предмет заказанных стихов давался ему с трудом. Вернее, не давался вообще. Дело в том, что достижения прошлого монстры ценили больше, чем то, что имели в настоящем и чего могли достичь в будущем. Для монстров будущее было лишь отражением прошлого, тенью славных былых событий, проецируемой в бесконечную, как зависший компьютер, временную даль. О будущем страны монстров было ужасно трудно что-то написать: оно давно состоялось, закостенело.
День за днём Петя слонялся по улицам, площадям и паркам в поисках вдохновения, но стихи не шли.
9.
Как-то раз, бродя по парку, Петя увидел девушку и по его телу сразу прошла приятная электрическая дрожь.
Он видел девушку, не чудовище. Не самку-монстриху наподобие той, что закидывала округу их яйцевидным потомством. Это была самая настоящая девушка. Человек.
«Пока что человек».
Она была жутко мила и симпатична. Золотистые пшеничные локоны, голубые глаза. Она пахла тюльпанами, весной, талым снегом и тёплым дыханием. От её аромата у Пети закружилась голова. Тот факт, что парк кишел монстрами всех видов и размеров, девушку не пугал. Она никого не сторонилась. Наоборот, заговаривала с такими, как он, тут и там, звонко смеясь в ответ на рык, хлюп, бормотание и вопли.
«Но как? — недоумевал Петя. Он, едва ли теперь поэт, а больше всё-таки чудовище, тут вот так. А она — там, красивая, мягкая и душистая. Девушка. — Как?»
«Ей тут нельзя», — подумал Петя.
«Они её съедят. Убьют её. Эти жуткие твари», — подумал Петя.
Он взмыл в воздух, чтобы перелететь на другой берег, но девушка исчезла. Ещё долго Петя летал по округе и беспорядочно искал её. Шарил в зарослях ракиты, копошился в речном иле, то взлетая ввысь над кронами деревьев, то опускаясь к кустам и заглядывая под лавки и мосты.
«Как сквозь землю провалилась».
Удивление и забота о прекрасной девушке обернулись в нём досадой и раздражением.
— Ц-раг-х! — хмуро рычал Петя.
Озлобленный, он улетел из парка и стал кружить высоко над городом. Так высоко, что было трудно дышать, а нижние этажи высоток потонули в облаках автомобильной пыли.
Лучшее лекарство от одиночества — побыть среди таких, как ты. Ощутить сопричастность чему-то большому, понять: ты не один, не одна.
Вот и Петя сам не заметил, как его занесло в центр города. На главную площадь, где к этому времени собралась огромная толпа. Площадь кишела уродцами, ужасными созданиями всех видов, чудовищами всех сортов. Играла громкая музыка. Монстры двигались в такт и качали головами, у кого были. Они танцевали, сношались, давили и грызли друг друга — всё здесь, на одной и той же площади.
Что это — оргия, массовое убийство, акция протеста или марш одобрения — было не понять. Да и не важно, Петя уже знал, что для монстров это не имеет большого значения. Всё едино. Он пикировал в толпу, в эпицентр бури. Упав неподалёку от сцены, он кого-то раздавил насмерть, кому-то отдавил лапы и тут же танец-драка-оргия подхватила его и понесла.
«Это мой дом».
Пете хотелось заорать. Он заорал:
— А-а-а-а-а-а-х-р!
Место поп-звезды на сцене занимал гигантский половой орган. Орган-звезда тянул в толпу сотни щупалец и разбрызгивал липкие розовые струи.
«Как здорово ощущать себя тем, кто ты есть. И не быть кем-то другим. И не пытаться быть кем-то ещё. Даже если быть собой значит убивать тех, кто не есть ты. Такова природа. Противиться ей преступно». Так думал Петя, пока танцевал, сношался и убивал. Какой-то частью себя Петя ещё был поэт, а поэты всегда думают о чём-то, даже когда танцуют, сношаются и убивают.
Вдруг по телу Пети пробежала электрическая дрожь. Он перестал кромсать соседский труп и, не убирая жала, завертел головой.
Он быстро нашёл её. Она шла в толпе, у самой сцены. Просто шла посреди оргии, убийств и танцев. Она не танцевала, не отвечала на удары и приставания. Шла мимо, скрестив руки на груди. Она не плакала, нет, но и не улыбалась.
Быть может, это и раззадорило Петю. Она не разделяла всеобщего ликования, но и не сопротивлялась ему. Она выделялась. Наверное, она хотела показать: я другая, не такая, как вы.
«Нет-нет, погодите-ка, — думал Петя, — Она не просто другая. Хитрая тварь! агр-х! “Я вся такая слабая и беззащитная, — Петя кривлялся у себя в уме, писклявым голосом изображая девушку, — но вы мне ничего не сделаете. На моей стороне чистота и справедливость, за мной правда. Я вас всех побежу. Да-да, уродов и монстров, всех вас уничтожу” Г-р-рац-х!».
«Сука», — хотел взвыть Петя, но вырвалось лишь нечленораздельное свирепое рычание.
Он пошёл за ней, прорываясь через толпу.
«Не уйдёшь», — подумал он.
«Я покажу, кто ты такая», — подумал он.
Горы трупов и лужи потрохов, сношающиеся кучки монстров, танцующие в одиночестве тела — всё это мешало идти, но Петя шёл.
Девушка прорвалась сквозь тиски толпы. Она брела по брусчатке мимо музея и старой городской стены, мимо гостиницы, к подземному переходу. Петя взлетел.
Она увидела его. Она побежала.
Крылья несли Петю. Он приближался. Она перебежала дорогу прямо по проезжей части. Визг тормозов, клаксоны, лязг металла. Она на другой стороне. Запнулась о бордюр. Встала и побежала снова.
Петя летел.
«Тебе не уйти».
Она знала, что ей не уйти. Не добежав до метро, она остановилась. Она обернулась.
Она не успела его разглядеть. На огромной скорости Петя пропорол девушку своим жалом и, насадив её на себя, взмыл вместе с ней в воздух. Её пшеничные локоны перепачкались в крови. Руки и ноги безжизненно болтались.
«Я покажу, кто ты такая», — думал Петя, не снижая скорости. Он обогнул транспортную развязку и торговый центр. Он возвращался на площадь.
Он подлетел к сцене. Приземлился прямо посреди и бросил девушку на край. Толпа ликовала. Усы, клешни и челюсти из первого ряда тянулись к ней и почти доставали. Несколько камер снимали их двоих и транслировали на огромный экран.
Монстра со щупальцами не было. Музыка стихла. К сцене прибывали всё новые и новые чудовища. Колонны грузовиков развозили горы свежих трупов.
— Ар-р-р-г-ц! — рычал Петя.
— Ар-р-р-г-ц! Ар-р-р-г-ц! — вторила толпа.
«Думаешь, ты другая?» — он кромсал тело девушки, разрывая его на части.
Он отделил её члены друг от друга. Руки и ноги выбросил в толпу. Перед ним лежало на спине человеческое туловище и рядом голова с открытыми глазами.
«Во-о-от, — он аккуратно вспорол живот, — посмотри».
«Видишь? — он копошился, выворачивая наизнанку то, что осталось от тела бедняжки. — Видишь?»
Петя вывернул уже всё, что мог. С каждым движением он свирепел.
«Где?»
Вот уже от тела не осталось ничего, одна мокрая лужица.
«Где?!»
Петя взвыл, но зрители не слышали его воплей, так как микрофоны со сцены убрали. Толпа бесновалась. Со стороны произошедшее казалось органичным элементом шоу, эффектной паузой перед выходом очередной звезды.
Петя разрыдался, сжимая в лапах крохотную девичью головку.
Конферансье, почуяв неладное, замахал охране. Петю скрутили и убрали подальше от камер. На краю сцены осталась только голова с пшеничными, перепачканными в крови, локонами и широко распахнутыми глазами.
Концерт продолжился. Глаза глядели в толпу.
«Как здорово ощущать себя тем, кто ты есть. И не быть кем-то другим. И не пытаться быть кем-то ещё. Даже если быть собой значит убивать тех, кто не есть ты. Такова природа. Противиться ей преступно». Так думал Петя, пока танцевал, сношался и убивал. Какой-то частью себя Петя ещё был поэт, а поэты всегда думают о чём-то, даже когда танцуют, сношаются и убивают.
Вдруг по телу Пети пробежала электрическая дрожь. Он перестал кромсать соседский труп и, не убирая жала, завертел головой.
Он быстро нашёл её. Она шла в толпе, у самой сцены. Просто шла посреди оргии, убийств и танцев. Она не танцевала, не отвечала на удары и приставания. Шла мимо, скрестив руки на груди. Она не плакала, нет, но и не улыбалась.
Быть может, это и раззадорило Петю. Она не разделяла всеобщего ликования, но и не сопротивлялась ему. Она выделялась. Наверное, она хотела показать: я другая, не такая, как вы.
«Нет-нет, погодите-ка, — думал Петя, — Она не просто другая. Хитрая тварь! агр-х! “Я вся такая слабая и беззащитная, — Петя кривлялся у себя в уме, писклявым голосом изображая девушку, — но вы мне ничего не сделаете. На моей стороне чистота и справедливость, за мной правда. Я вас всех побежу. Да-да, уродов и монстров, всех вас уничтожу” Г-р-рац-х!».
«Сука», — хотел взвыть Петя, но вырвалось лишь нечленораздельное свирепое рычание.
Он пошёл за ней, прорываясь через толпу.
«Не уйдёшь», — подумал он.
«Я покажу, кто ты такая», — подумал он.
Горы трупов и лужи потрохов, сношающиеся кучки монстров, танцующие в одиночестве тела — всё это мешало идти, но Петя шёл.
Девушка прорвалась сквозь тиски толпы. Она брела по брусчатке мимо музея и старой городской стены, мимо гостиницы, к подземному переходу. Петя взлетел.
Она увидела его. Она побежала.
Крылья несли Петю. Он приближался. Она перебежала дорогу прямо по проезжей части. Визг тормозов, клаксоны, лязг металла. Она на другой стороне. Запнулась о бордюр. Встала и побежала снова.
Петя летел.
«Тебе не уйти».
Она знала, что ей не уйти. Не добежав до метро, она остановилась. Она обернулась.
Она не успела его разглядеть. На огромной скорости Петя пропорол девушку своим жалом и, насадив её на себя, взмыл вместе с ней в воздух. Её пшеничные локоны перепачкались в крови. Руки и ноги безжизненно болтались.
«Я покажу, кто ты такая», — думал Петя, не снижая скорости. Он обогнул транспортную развязку и торговый центр. Он возвращался на площадь.
Он подлетел к сцене. Приземлился прямо посреди и бросил девушку на край. Толпа ликовала. Усы, клешни и челюсти из первого ряда тянулись к ней и почти доставали. Несколько камер снимали их двоих и транслировали на огромный экран.
Монстра со щупальцами не было. Музыка стихла. К сцене прибывали всё новые и новые чудовища. Колонны грузовиков развозили горы свежих трупов.
— Ар-р-р-г-ц! — рычал Петя.
— Ар-р-р-г-ц! Ар-р-р-г-ц! — вторила толпа.
«Думаешь, ты другая?» — он кромсал тело девушки, разрывая его на части.
Он отделил её члены друг от друга. Руки и ноги выбросил в толпу. Перед ним лежало на спине человеческое туловище и рядом голова с открытыми глазами.
«Во-о-от, — он аккуратно вспорол живот, — посмотри».
«Видишь? — он копошился, выворачивая наизнанку то, что осталось от тела бедняжки. — Видишь?»
Петя вывернул уже всё, что мог. С каждым движением он свирепел.
«Где?»
Вот уже от тела не осталось ничего, одна мокрая лужица.
«Где?!»
Петя взвыл, но зрители не слышали его воплей, так как микрофоны со сцены убрали. Толпа бесновалась. Со стороны произошедшее казалось органичным элементом шоу, эффектной паузой перед выходом очередной звезды.
Петя разрыдался, сжимая в лапах крохотную девичью головку.
Конферансье, почуяв неладное, замахал охране. Петю скрутили и убрали подальше от камер. На краю сцены осталась только голова с пшеничными, перепачканными в крови, локонами и широко распахнутыми глазами.
Концерт продолжился. Глаза глядели в толпу.
10.
Весна того года выдалась холодной, лето бледным, а осень дождливой.
Монстры уничтожали друг друга без счёта и причины. Однако Петя, хоть и был монстром, в этом больше не участвовал. Он охладел к лозунгам, маршам и оргиям. Исхудал, почти не ел и не пил. Дни напролёт он бродил по улицам главного города своей страны и пытался найти ещё одного человека. Хотя бы одного не-монстра.
Он никого не нашёл.
Совсем отчаявшись, Петя забрёл в случайную подворотню на окраине. Там, прямо на отсыревшем асфальте, под окнами старой пятиэтажки крупный монстр со смаком терзал другого, поменьше. Стиснув тело жертвы длинными щупальцами, монстр жалом пробил тонкий хитин грудной клетки. Из хитина сочилось бурое желе.
Петя равнодушно обошёл парочку и свернул в тихую арку. Там он нашёл торчащий из стены кусок трубы. Поднатужившись, он сорвал трубу с крепления и вонзил её себе в живот. Пожалуй, нет, не вонзил, а насадил себя брюхом на трубу.
Было больно. Петя удивился тому, что монстры тоже чувствуют боль. Несмотря на боль, Петя распорол своё брюхо и лапами начал доставать оттуда внутренности. Вот он достал их все, так что внутри Пети, кажется, ничего не осталось.
Петя разрыдался бы, если б мог, но его тело онемело и он больше ничего не чувствовал. По какой-то необъяснимой инерции он продолжал копаться в растёкшейся по асфальту остывшей требухе, но вскоре силы оставили его и он перестал.
июль 2022 – ноябрь 2024
Иллюстрации к повести сгенерированы нейросетью Stable diffusion online.