Я прохожу турникеты, спускаюсь по лестнице, иду в центр зала. Тут всегда влажно и тепло. Москва — большой хлюпающий вокзал.
Камни соли плавают в натаявшей у эскалатора луже. Люди идут мимо, без остановки. Туда — сюда, вжик — вжух. По стенам платформы бежит конденсат. Слышно, как урчит в утробе станции. Капля пота стекает под резинку трусов и дальше в ложбинку. Миллионы капель. Миллионы пар крепких ног, сотни тысяч коротких юбок, мириады обтянутых джинсами задниц, спрятанных в ракушки лифчиков грудей.
Сухонький дед разгадывает судоку. Щетине дня три. Ухмыляется, заглядывая в глаза сидящим рядом, но никто не отвечает. Ему не с кем поговорить, его в этом городе списали со счетов. Теперь он существует только в приложении Госуслуг, очереди в поликлинику и здесь, в метро. Он смирился, но по привычке заглядывает в непроницаемые лица.
Я прохожу турникеты, спускаюсь по лестнице. Я хочу узнать, как доехать до Сити. Прохожие не отвечают, видно, не местные. Не оборачиваются, будто я втюхиваю им ворованный айфон. Иду в центр зала, там инфостенд, необычный, выполненный в форме изящной ракушки. Она гладкая, изжелта-розовая, в центре кнопка.
Я жму на кнопку.
— Как доехать до Сити?
Молчание, злюсь. Жму ещё несколько раз, давлю на неё.
— Как доехать до Сити? Вы слышите меня? Как доехать?..
Давлю сильней, шлёпаю по кнопке ладонью. Ничего. Я вплотную прижимаюсь к динамику — может, не слышно просто? Снимаю перчатки, обхватываю ракушку голыми руками. Чувствую, трицепсы набухли. Да, у меня неплохие трицепсы, хоть под курткой и не видно.
Ничего. Не работает, наверное. Похоже, ещё не успели подключить. Ни экрана, ни таблички. Странно, думаю. Как будто сама по себе тут выросла.
Так и есть, вдруг доходит до меня. Дурак! А почему нет? Ну а вдруг? Это Москва, тут и не такое бывает.
Теперь меня не остановить. Тереблю её, затем снова шлёпаю. Ещё и ещё, уже не стесняясь, наотмашь. Хочу узнать, чем всё закончится.
— Я сказал, как доехать до Сити…
Она просыпается. Или оно. Слышу гул. Тяжелое хриплое дыхание. Не дыхание — жаркий писк. Нет, это не поезд. Поезда притихли, замерли прямо посреди туннелей, в темноте заискрило. Собачий лай.
Стонет, рычит. Поднялся ветерок. Усилился, и я усилил хватку. Вожу пальцами по краям кнопки, круг за кругом, касаюсь небрежно, помогаю телом, толкаю корпусом, тычусь, давлю. Почти что делаю больно.
Пол плавно приподнимается на метр или два. Местами осыпается штукатурка. По мраморным плитам проходит крупнозернистая дрожь. Плафоны люстр бьются вдребезги о пути.
Я едва держусь, обхватив ракушку руками и ногами. Тычусь лбом, давлю носом и скулами, горячо соплю. Наконец, меня оглушает. Это не звук, а чистая тугая вибрация. Удовольствие. Воздух становится жидким.
По тоннелям идёт волна. Москвичей и гостей столицы сбивает с ног цунами, солоновато-горькое на вкус, смешанное с грязью из-под подошв.
Волна несёт за собой поезда, эскалаторные полотна и ментовские будки, расквашенные толпы людей. Нас всех, нахлебавшихся, выносит на улицу.
Дед бодрый, посвежевший, сплёвывает тонкую длинную струю. Он как ни в чём ни бывало соскальзывает с ледяного сугроба, держа в руках отсыревший, исчёрканный судоку. Дед хохочет, мокрый до нитки. Зубы у него жёлтые, глаза горят, как у ребёнка.
Как будто и не такое видал у себя в Москве.
В Сити я так и не попал. Потом в интернете писали, что рыжая ветка встала на сутки.